Гремит будильник. Я открываю глаза, полный надежд, что часы идут на час вперед. Но нет — мой второй будильник показывает тоже семь.

Второй будильник появился после того, как я окончательно понял, что одним меня не разбудишь.

Был момент, когда казалось, что недостаточно и трех.

Просыпаясь, я чувствовал себя еще довольно свежим. Но несколько минут борьбы со сном — и я встаю помятым, мечтающим только о том, как бы снова оказаться в постели. Что делать! — научная работа оставляла для отдыха все меньше и меньше времени.

И дело вовсе не в честолюбии, не в том, что по ночам мне снятся лавры великих. Мне снится другое. Даже дворники моих снов бормочут формулы, подметая мостовые моих снов.

Если не хочешь отставать от тех, кто задает тон в науке, нужно не меньше их и работать. Так что виноваты великие. А спят они — ох, и мало они спят!

Помнится, именно третий будильник заставил меня всерьез задуматься надо всем этим.

— Вот ты, взрослый человек, — говорил я сам себе, — автор многочисленных открытий, изобретатель, неужели ты ничего не можешь поделать с этим унизительным, недостойным, а порой и просто аморальным состоянием, каким является сон? Во сне вас может, переехать автомобиль, побить кучка распоясавшихся хулиганов. Вас вышвырнут с десятого этажа, плюнут в лицо, а вы? Проснетесь, умоетесь — и как ни в чем не бывало. А кому жаловаться?

Эти мысли приходили чаще и чаще, но по-настоящему я взялся за дело только после того, как несколько раз проснулся одетым. Это уж было слишком. И тогда я решился…

Конечно, идти по пути абсолютного избавления от сна одному было не под силу.

Электросон, гравитациосон, радиосон, плоскостопиесон — все эти направления, конечно, рано или поздно приведут к успеху. Многочисленные сотрудники больших современных лабораторий, брошенные на развитие этих направлений, уверены, что через каких-нибудь два—три десятка лет их труд увенчается успехом.

Конечно, для вечности этот срок — мгновение.

Для меня же это мгновение — лучший кусок моей творческой жизни. И если уж наука не дала мне абсолютного заменителя, то над частичным заменителем сна я мог подумать сам.

Эквивалент, биологический эквивалент — вот что следовало искать. Пусть некто спит вместо меня, пусть результаты процессов охваченного спячкой мозга идут своим ходом, снимаются специальным приемником, как снимаются адаптером мелодии с пластинок, и через своеобразный трансформатор передаются в очищенном виде моему бодрствующему и размышляющему мозгу.

Конечно, подыскать человека, согласившегося бы спать и за себя и за меня, было делом нелегким.

Круг моих знакомых ограничивался людьми науки, рассеянными милыми людьми, вся мягкость которых превращается в гранит, как только ситуация подталкивает их на лишний час сна. Нужный человек должен был быть несколько иным, другого, так сказать, плана. Одним словом, таким, чтобы ему было все равно: спать или заниматься чем-нибудь другим.

Нашел я его прямо на улице. Точнее сказать — в пивном зале. Он сидел за столиком один, в его правой руке дрожал бокал с жидкостью, скорее всего алкогольной.

— Наука сломала об меня все зубы, — сказал он, когда я подсел за его столик, — лечила, лечила, а пользы никакой.

Он помолчал, помотал головой, улыбнулся, показав золотой зуб, и добавил: — От алкоголизма лечила…

— Друг мой, — как можно мягче начал я, — если наука не помогла вам, то, может быть, вы поможете науке?..

— Она мне не помогла, и я ей не буду, — заплетающимся языком объявил собеседник.

— А может, друг мой, попробовать еще разок?

— Нет, кореш, на эти пилюли меня не заманишь. Ешь их, ешь, а потом опять на неправильный путь сбиваешься.

Долго я еще объяснял суть вещей этому человеку, молодому, но уже ушедшему из-за хронического алкоголизма на пенсию. И вот (чего не сделает истинно логический подход!) утро застало его спящим у меня дома.

Проснувшись, он первым делом попросил рассола, оглядел комнату, потом закурил, ничуть не удивляясь месту своего пробуждения. Видно было, что он привык просыпаться где угодно, только не у себя дома.

— Болит голова? — спросил я.

— Болит. Уснуть бы в самый раз, но не усну — по себе знаю.

— Это просто устроить, — тут же возразил я и показал на аппарат, нейтрально стоящий в углу комнаты.

Разумеется, будущий напарник начисто забыл весь вчерашний разговор, и я с жаром повторил все доводы. В ход были пущены и графики ускорений роста научной мысли, и действующие модели моих последних изобретений: летающие, ползающие, ныряющие, бегающие, счетно-решающие — и еще не действующая модель будущего изобретения, одновременно летающего, ползающего, ныряющего, прыгающего и счетно-решающего. Было также рассказано, какая польза получится от внедрения всех этих дел, и обещано, что один экземпляр машины достанется и ему, по существу соавтору и товарищу по работе.

Графики, формулы и схемы почти не подействовали на человека из пивного зала. Но когда в комнату вбежали мои машинки и начали плясать, летать, кувыркаться, пищать, лезть нам на колени, бормоча всякие предложения, он начал сдавать.

— И все это — ваша работа? — изумленно спросил он, осторожно снимая с шеи синтетического чертика, успевшего причесать и спрыснуть одеколоном голову собеседника.

— Коллега, — да, я обратился к нему именно так: было ясно, что битва выиграна, — то ли еще будет, если мы возьмемся за дело вдвоем. Кривая интенсивности подско…

— Согласен, — перебил он и тут же попросил включить аппарат: ему все-таки очень хотелось спать.

Надо ли говорить, как рванулись вперед мои дела! Все приходят слегка усталые домой, садятся за газеты в ожидании ужина — я работаю. Все расходятся по кинотеатрам, стадионам, кафе, чтобы переключить мозг на Другую волну, а мне этого не надо — мой мозг свеж, как у новорожденного, и я опять работаю. Полночь, все ворочаются в постелях, считают До тысячи, чтобы скорее отключиться, я ворочаю в уме миллионами, кручу арифмометр, шастаю логарифмической линейкой, я наслаждаюсь всеми этими действиями!